Глубокий кризис и трансформация либеральных западных демократий происходят под давлением перенаселения . Многие цели, к которым стремилась демократическая часть советского общества, на самом Западе быстро обесцениваются.
В массовом обществе эпохи коммуникаций и глобализации экономики целый ряд демократических правил закачался. Прежде всего стало трудноуправляемым типичное для правового государства разделение властей, где серьезным препятствием представляются скорости принятия решений и эффективности системы в целом. Отсюда поиск более простых оперативных путей, усиление исполнительных структур, освобождение руководящих центров от перекрестного контроля. К тому же основное демократическое правило равенства людей – «одна голова, один голос», – и до этого с трудом сносившееся элитой, становится неприемлемым для центров власти при переходе на мировой уровень, когда более бедные, менее образованные и влиятельные (в настоящем) на рынке товаров и услуг головы в тридцать раз превосходят по численности чистые, причесанные, напичканные знаниями и здоровой пищей головы более развитых стран.
Национальные государства испытывают со всех сторон давление наднациональных ограничений и тенденций. Избежать его невозможно. В результате руководящие круги все чаще вынуждены принимать непопулярные решения, труднообъяснимые и еще более трудновыполнимые. Зачастую прояснение содержания этих мер может повредить самому существованию правящих кругов. Чей горизонт, в свою очередь, ограничен временем их пребывания в должности, в силу чего они склонны заниматься только текущими проблемами, делегируя технократическим невыборным органам все неприятности, касающиеся более отдаленного будущего. Таким образом, основные стратегические решения выводятся из круга обязанностей структур, над которыми установлен демократический контроль, и отдаются на откуп группам действующих в тени экспертов, которые, вследствие своей закрытости, могут легко подпасть под влияние мощных наднациональных экономических лобби, не подчиненных никакому контролю.
Cами избирательные процедуры все больше превращаются в спектакль, в котором реальные проблемы, требующие решения, исчезают. Голосуют все чаще не за программу, а за личность, и так называемая харизма cталa уже искусственным продуктом, доступном самым богатым кандидатам. Сравнение предлагаемых вариантов программ по существу невозможно. Избиратели – здесь наиболее показателен американский пример – призваны выбирать не столько между разными программами (зачастую практически одинаковыми), сколько между лицами (соответствующим образом загримированными), биографиями (часто подчищенными) и телевизионными имиджами (всегда поддельными).
Остается только формальная система всеобщих выборов, на которых – теоретически – индивидуумы выражают свою волю и выбирают своих представителей. Но гражданин современности ничего общего не имеет с «политическим волком» времен городов-государств. Та культура окончательно умерла и больше не возродится. Современный «демос» отлично ловится даже без селедки, ему достаточно «виртуальной» наживки. Гражданин стал цифрой, винтиком, статистической единицей. Он пользуется бюрократическими правами, но он уже не «субъект», а «объект» политики. «Политика» греков, как заметил итальянский юрист Густаво Загребельский, существовала внутри «политического пространства», то есть самого «полиса». На площади умещался весь греческий город, 10, максимум 40 тысяч человек, из которых только 2-3 тысячи «свободных». В таком узком кругу все друг друга знают и можно обсуждать реальных людей, а не их виртуальное переложение, приготовленное для публики, которая не только никогда не познакомится лично со своим героем, но даже не сможет к нему приблизиться.
Представители народа отправляют политические функции во имя остальных. В массовом обществе это неизбежно. Но они тоже не могут действовать как свободные и равные, принимая коллективные решения с чувством ответственности и во имя служения общим интересам. На них все больше давят гораздо более могущественные силы, СМИ навязывают им свой язык, а технология власти – посредничество бюрократии. Дело в том, что львиная доля принимаемых решений непереводимы на нормальный язык и непонятны подавляющему большинству.
Афинская демократия умерла именно в нашем веке, не раньше. Ее прикончил век масс. А в конце века начала умирать и либеральная демократия. Между этими двумя событиями был эксперимент «массовой партии», придуманный Лениным и перенятый Гитлером. Это – по-своему гениальный (и может быть единственный) ответ на неудержимый рост общества и невозможность построить для него достаточно вместительную площадь. Но даже если бы это удалось, «площадь» не смогла бы снова стать ареной столкновения мнений. На европейских площадях (настоящих) этого века можно было кричать «Браво!», «Ура!», «Долой!» и единогласно принимать повестку дня, предложенную оратором с балкона, трибуны или президиума. Ничего больше.
И все же первые три четверти XX века, несмотря на чудовищность сталинизма и нацизма, мастерски использовавших «массовые партии» для подавления масс, партии все же играли в какой-то степени роль заменителя «площади». А в Италии, во Франции, в Испании, в Германии, в Англии площадь имела и определенную формирующую роль. В Америке это явление было гораздо менее заметным. Любопытно было бы проанализировать зависимость политики от топографии, взяв для примера, скажем, Нью-Йорк или Лос-Анджелес, где нет площадей в европейском смысле слова. Как нет их и в Пекине, и в Москве (в Санкт-Петербурге они есть, но его проектировали европейцы).
Партии играли эту роль «заменителя», призванного дать отпор угрозе демократии, исходящей от взрывного роста массового общества. Они были коллективными субъектами «политических волков», необходимых для формирования представительных структур либерального государства. Да, они были массовыми, да, они были управляемыми. Но чтобы пойти на площадь, надо сначала выйти из дома. Только там можно было получить информацию прямо из уст оратора. Площадь живо реагировала, не скрывала своего настроения, благодаря ей можно было держать руку на пульсе народа. Для масс же, если только они не были уже грубо подавлены, она становилась школой взаимоотношений и организации мыслей. Площади XX века в какой-то степени творили культуру.
Это тоже пройденный этап. «Гражданин» в отличие наглухо отгородившейся от мира особи, имеет одно окно. Одно-единственное, зато полифоничное, яркое как калейдоскоп, квадратное, огромное, оно открывает вид на глобальную деревню без площадей, где видно все и ничего, где все сказано, но в общем шуме не услышано, где можно познать все, но только крошечное меньшинство может узнать достаточно, чтобы не потеряться. Самое главное, это виртуальное окно позволяет ни с кем не встречаться. Если очень захочется, ты сможешь куда-нибудь позвонить или просто увидеть таких же, как ты сам, болтающих о том о сем, как болтал бы и ты. Ведь они были подобраны с учетом твоих предполагаемых вкусов, чувств и мыслей.
Оптимисты – а без них нигде не обходится – утверждают, что из этого окна можно увидеть все, что угодно.Hеправда. Нам не дано выбирать вид. Кто-то всегда решает, да или нет, и если да, то когда, где и как. И даже если ближайшее будущее обещает технологические чудеса и свободу выбора, это все равно обернется блефом. Тебя загонят в гетто, стиснут в рамках узкой специализации, одурманят торговлей по почте или порнографией или тысячами других способов, придуманных теми, кто знает эту машину (и тебя) намного лучше тебя самого. Ты сделаешь выбор свободно, своими собственными руками, и даже не сможешь потом никого винить. Ты - управляемое, неспособное к самостоятельности животное.Cпособнa защитить себя только узкaя элитa. Я же думаю о тех миллиардах, которые окажутся беззащитными, потому что им просто в голову никогда не приходило, что придется защищаться.
Технология массовых коммуникаций и неудержимое развитие науки позволяют уже сейчас заметно влиять на волю избирателей. Не столько путем банальной фальсификации данных и информации, сколько созданием определенного климата, неуловимых ощущений. Культура движущихся картинок уже подавила культуру письма, обмена мыслями, индивидуальных размышлений, соревнования мнений и интересов. Те, кто управляют СМИ, легко могут навязать решения, противоречащие иногда даже интересам подавляющего большинства общественности.
Современное общество сталкивается со множеством ограничений, установленных в интересах всех. Вопрос можно сформулировать так: имеет ли информационная система страны что-то общее с интересами общества? Или нет? Если нет, то все свободны. Если да, то идолопоклонникам стоило бы призадуматься.
В реальности существует элита, решающая, чего хотят люди (не без обратной связи с публикой, разумеется), стараясь при этом опускаться все ниже в плане вкуса, ума и приличий, потому что таким образом, уж это точно, рейтинг возрастет. Социальные последствия такого поведения легко предсказуемы. А потом, когда выясняется, что наше общество рождает чудовищ, идолопоклонники удивляются: как же так? Последствия измеряются в долгосрочном плане и в глобальном масштабе, а не по хронометражу той или иной передачи. Посылаемые в эфир сигналы постепенно меняют вкусы, идеи, ценности. Те, кто контролируют эту плотину, сознают они это или нет, приобретают огромную власть и играют решающую роль в формировании общественного мнения. «Демократия не может существовать, если она не возьмет под контроль телевидение».
Именно по этой наклонной плоскости мы катимся к «плебисцитарным» демократиям. Процесс уже начался, хотя действительность Запада остается крайне разнообразной в силу традиций и структур высокой степени вязкости. Существование правил, законов, психологических типов не может прекратиться немедленно, на это недостаточно и нескольких десятилетий. Технология стремится вперед, но это не означает, что психология народов и отдельных людей поспевает за ней и относительно быстро переваривает ее плоды. Наоборот, может произойти реакция отторжения. Одна из них, уже принявшая всеобщий характер, проявляется в форме возрождения национальных особенностей. Это, видимо, попытка побега из глобальной деревни народов и наций, не сумевших покориться культурной агрессии. Они инстинктивно ищут убежища в знакомом и родном, в религии предков, в языке, в замкнутом пространстве племенных и семейных отношений. Они безуспешно пытаются огородить свои земли забором
|